Вечная моя благодарность безвременно ушедшей Елене Евге-
ньевне Кравцовой, которая всегда поддерживала меня в моих
исследованиях.
Я очень благодарна Светлане Ошемковой, Елене Квашниной,
Ольге Русаковской и Зинаиде Новиковой за их вдохновляющее, но
критическое прочтение глав моего еще сырого текста, благодаря ко-
торому мне удалось исправить многие трудночитаемые фрагменты.
Я бесконечно благодарна Олегу Аншакову, который с неверо-
ятным терпением и доброжелательностью помогал мне справиться
с моими математическими страхами.
Спасибо Иосифу Зислину, в тесном сотрудничестве с которым
обсуждались многие идеи книги.
Сердечное спасибо Михаилу Куликову за сотрудничество
в подготовке обложки.
Я счастлива была работать с замечательными профессионалами
из издательства «ТЕХНОСФЕРА» — Сергеем Александровичем Ор-
ловым, Светланой Артемовой и Сергеем Бегуновым.
Благодарю учившихся у меня студентов за их интерес к психо-
семиотическому анализу текстов и за их прекрасные вопросы, ко-
торые побуждали меня продолжать работу.
Благодарю также Владимира Спиридонова за его постоянный
скепсис относительно формальной семантики и неколичественных
математических методов в психологии. Результатом именно этого
теоретического недоверия и стал метаязык, разработанный специ-
ально под задачи формального анализа текстов психотерапевтиче-
ских клиентов.
Введение 1
В своей статье «Исторический смысл психологического кризиса»
Л. С. Выготский пишет: «Всякое конкретное явление совершен-
но неисчерпаемо и бесконечно по своим отдельным признакам;
надо всегда искать в явлении то, что делает его научным фактом.
Это именно отличает наблюдение солнечного затмения астроно-
мом от наблюдения этого же явления просто любопытным. Первый
выделяет в явлении то, что делает его астрономическим фактом;
второй наблюдает случайные, попадающие в поле его внимания
признаки».
И далее он сравнивает, какие признаки понимаются как не-
случайные в трех различных направлениях в психологии: «… что
делает психологическими фактами самые разнообразные явле-
ния — от выделения слюны у собаки и до наслаждения трагедией,
что есть общего в бреде сумасшедшего и строжайших выкладках
математика? Традиционная психология отвечает: общее — то, что
все это суть психологические явления, непространственные и до-
ступные только восприятию самого переживающего субъекта.
Рефлексология отвечает: общее то, что все эти явления суть фак-
ты поведения, соотносительной деятельности, ответные действия
организма. Психоаналитики говорят: общее у всех этих фактов… —
это бессознательное, лежащее в их основе». Таким образом, давняя,
осуждавшаяся еще схоластами проблема интерпретации приобре-
тает в рассуждениях Выготского новое качество: множественность
интерпретаций и возможность одновременного существования
двух и более в равной степени справедливых интерпретаций стано-
вятся действенным методологическим инструментом в парадигме
неклассической науки и неклассической психологии в частности.
Но интерпретация — это некоторое «внешнее действие», ко-
торому предшествует «внутреннее действие» — понимание.
Существуют две философские традиции, два методологиче-
ских подхода, разделяющие это двуединство: герменевтиче-
ский, апеллирующий к «внутреннему действию», пониманию,
претацию. В предлагаемой работе делается попытка совместить
в духе представлений Выготского оба этих действия, заместив про-
тивопоставление объединением.
В «Картезианских размышлениях» Гуссерля содержится такое
рассуждение: «Других я постигаю на опыте… С одной стороны, как
объекты мира…, как психофизические объекты, они своеобразно
слиты в мире с телами. С другой стороны, я в то же время пости-
гаю их на опыте как субъектов этого мира, как тех, кто постигает
на опыте этот мир, причем тот самый мир, который постигаю я сам,
и при этом я постигаю их как постигающих меня самого, меня —
как постигающего на опыте мир, а в нем — Других». Неопозити-
вистская традиция, обороняясь от «избыточной роскоши» пред-
ставлений феноменологического и герменевтического подходов,
пытается аскетически свести понимание к «объяснению» взамен
«вчувствования». Вот аргументация, посредством которой обосно-
вывают свою оценку понимания Гемпель и Оппенгейм: понимание
не может быть необходимым, так как поведение психически боль-
ных или людей, которые принадлежат к достаточно чуждой иссле-
дователю культуре, иногда можно объяснять и предсказывать, ис-
ходя из всеобщих принципов, несмотря на то, что исследователь,
который формулирует или использует эти принципы, не в состоя-
нии понимать этих людей путем вчувствования.
Истолкование, интерпретация — это тот синонимический ряд,
которым определяется собственно герменевтический подход к про-
блеме понимания. Вчувствование — необходимое дополнительное
условие, обеспечивающее взгляд «изнутри». Отказ от вчувствова-
ния и объяснение — базисные пункты в позитивистском подходе
к проблеме понимания, для которого характерна специфическая
зависть к точным наукам, побуждающая стремиться к точности
и однозначности высказывания.
Задача настоящей работы связана с характером интерпрета-
ции и типом верификаций сегментов текста, порождающих эф-
фект непонимания у адресата этого текста, и, соответственно, она
оказывается в поле притяжения этих двух интенций — герменев-
тической и позитивистиской. Для подхода к решению этой зада-
чи мы попытались сконструировать позитивистский по сути под-
ход к акту понимания. Однако мы исходили из предположения,
что «вчувствование» не находится в оппозиции к такому подходу,
а также основывается на знаках. Просто эти знаки не считываются
так же осознанно, как данные павловских экспериментов. Одна-
ко они и не принадлежат к почти закрытой для наблюдения сфере
бессознательного по Фрейду, а скорее относятся к области берн-
штейновского неосознаваемого. Но автоматизированные и потому
перестающие осознаваться действия вновь открываются для осоз-
нания, стоит их в достаточной степени замедлить, чтобы разрушить
автоматизм.
Понимание является основой психотерапии в практически лю-
бом направлении, в любой психотерапевтической школе. Слушать,
понимать, быть услышанным и быть понятым — вот рабочая зада-
ча, общая и для психотерапевта, и для его клиента. Рабочий процесс
понимания — это интерпретации услышанного. При диалоге эти
интерпретации взаимны, проходят многократные переформули-
ровки и уточнения: «Верно ли я услышал?…», «Почему вы сказали,
что…?» Чем больше психотерапевтический контакт уходит от диа-
лога в сторону монолога, тем более произвольными оказываются
интерпретации слушающего. Однако даже в самом успешном диа-
логе резюмирующие интерпретации психотерапевта оказываются
некоторой, пусть промежуточной, но истиной. Сами множествен-
ность и произвольность интерпретаций основываются на вере
хотя бы одного из пары клиент — психотерапевт в их истинность.
В принципе, можно рассмотреть даже диалог клиента с психотера-
певтом — искусственным интеллектом, который обучен повторять
некоторые слова услышанного, задавать по ним вопросы и в пау-
зах говорить «гм», получая неплохой результат. Но даже в этой ги-
потетической версии, очень напоминающей чеховский разговор
с лошадью, клиент, который говорит, в сущности, с самим собой,
оказывается в позиции интерпретатора, внешней по отношению
к самому себе говорящему.
Интерпретация, таким образом, опирается либо на интуицию
внешнего другого, что хуже, либо на внутреннюю, собственную,
что лучше, так как по крайней мере соотносится именно с этим
клиентом в этой ситуации здесь и сейчас.
Очевидно, что из-за определенной произвольности толкова-
ния непременно обнаруживается больше чем одна интерпретация.
Это происходит не только при обращении клиента к другому тера-
певту, но и в процессе работы с одним и тем же специалистом.
И тут возникает одна из фундаментальных проблем, которых
давно умеют остерегаться как точные, так и экспериментальные на-
уки. Почему среди терапевтов, принадлежащих к одному направле-
нию, в равной степени обученных, оказываются весьма эффектив-
ные и малоэффективные? Почему один и тот же терапевт, работая
с одним и тем же клиентом, от сессии к сессии достигает то боль-
шего, то меньшего успеха? Наконец, почему самые эффективные
терапевты, как правило, испытывают постоянные сомнения в том,
действительно ли является успехом то, что успехом иногда кажется?
Разумно предположить, что дело здесь в недостаточности того,
что принято обозначать крайне расплывчатым термином «пони-
мание», в неопределенности понятия «понять». Относительно ин-
терпретирующего понимания отсутствуют методы объективной
доказательности, невозможно проверить, действительно ли дан-
ная интерпретация или множество данных интерпретаций реле-
вантны. Впрочем, существует системный принцип, уже усвоенный
во многих психотерапевтических школах: слушать не только то,
что говорит клиент, но и то, как он это говорит. При обучении пси-
хотерапии обязательно указывают, как важно обращать внимание
на невербальные элементы: дыхание, позу, паузы. Супрасегмент-
ные элементы: интонационный контур, выделение одних и прогла-
тывание других слов, запинание — также используются как основа
для интерпретаций. Однако наиболее надежный и более формали-
зуемый уровень — лингвистический — используется, как правило,
в очень небольшой степени. Возможно, это происходит из-за того,
что носитель языка, будь это клиент или терапевт, осознает линг-
вистические средства, которыми пользуется, в ничтожно малой
степени. Замечательному востоковеду Гранде приписывается срав-
нение: «Рыба плавает в воде, но ничего не знает про H2O. Носитель
языка так же мало знает про язык, на котором он говорит, как рыба
про воду». Использование всего спектра лингвистических возмож-
ностей родного языка в потоке речи не является бессознательным.
Это «неосознаваемое» по Бернштейну — действие, автоматизиро-
ванное благодаря многократному повторению до той степени, что
почти не нуждается в контроле сознания. Но разрушение автома-
тизма с помощью «замедления» наталкивается на сильное внутрен-
нее сопротивление носителя языка. С этим хорошо знакомы линг-
висты, особенно те из них, кто занимается семантикой. Этот факт
не отражается в работах по семантике, так как не связан с их те-
матикой, но регулярно сообщается в ходе частных бесед: «Чуству-
ешь раздражение, тяжесть и растерянность. Как говорить о том,
что и так интуитивно понимаешь?» Вероятно, похожие чувства
испытывают и психологи, когда им приходится работать с лингви-
стическими инструментами. Возможно, поэтому арсенал лингви-
стических подходов в психологии достаточно беден, архаичен и не
систематизирован.
Между тем учитывать, какими языковыми механизмами
пользуется клиент, а какими пренебрегает или стремится избе-
гать, — это очень надежный способ понимания. Выбор слова —
и, соответственно, отказ от другого слова; выбор синтаксических
конструкций, выбор грамматических времен, выбор структуры
сюжета — все при подробном анализе дает в строгом смысле «ото-
бражение на текст» экзистенциальной картины мира говорящего.
Лингвистические выборы в потоке речи совершаются одновремен-
но бесконечное количество раз, и совершаются с такой скоростью,
которая в общем случае исключает принятие сознательных реше-
ний относительно этих выборов, поэтому они безусловно честны:
говорящий не в состоянии проконтролировать этот поток для
достижения эффекта социальной желательности, для симуляции
или диссимуляции своих внутренних состояний, наконец, про-
сто для подтверждения своего образа Я, такого, каков этот образ
в его видении. Гипотеза о системности выборов и отказов в пото-
ке речи была экспериментально подтверждена в первой части на-
шего исследования. Предлагаемая работа является его логическим
продолжением.
Исследование 2014 года было практически полностью посвя-
щено уникальной картине мира человека и аргументации того, что
она реально существует, а не является общепринятой метафорой.
Было также показано, как она регулярно и системно отображается
на любой текст, который индивид произносит или пишет.
В его продолжении промежуточной целью было создать доста-
точно простой и по возможности универсальный механизм обнару-
жения или, точнее, извлечения из любого текста человека отобра-
жения его картины мира. Конечной целью являлось создание карты
картины мира индивида. Требования к этой карте следующие: ее
построение в каждом конкретном случае должно быть достаточно
быстрым и не зависеть от индивидуальных представлений, ожи-
даний и предварительных интерпретаций того, кто ее строит; она
должна достаточно наглядно представлять отображение картины
мира индивида.
Мы воспользовались принятой схемой упрощения сложного
философского понятия «картина мира», которая разработана в эк-
зистенциальной психотерапии и используется И. Яломом. В реду-
цированном виде она сводится к конструкции, включающей в себя
специфические для данного конкретного человека и не полностью
осознаваемые им представления о своих ПРОСТРАНСТВЕ, ВРЕ-
МЕНИ, ИДЕНТИЧНОСТИ, СВОБОДЕ, СМЕРТИ.
Извлечение отображения картины мира из текста следовало
свести к обнаружению этих экзистенциальных понятий в любом
тексте, каким бы способом они ни были зашифрованы или умолча-
ны. При этом акт извлечения не должен был свестись к произволь-
ной интерпретации, которой можно было бы противопоставить
должен был обладать такими качествами, как воспроизводимость
и, в идеале, компьютабельность, то есть быть формализован на-
столько, чтобы его можно было представить в виде алгоритма.
Компьютабельность не рассматривалась как отдельная цель, а слу-
жила лишь средством проверки того, воспроизводим ли результат
извлечения.
Поставленная цель определила стоящие перед исследованием
задачи.
Несмотря на уже состоявшуюся редукцию хайдеггерианских
понятий к более простым представлениям экзистенциальной
психотерапии, они сохранили свою размытость и многоликость,
оставляя простор для различного понимания и для многообразия
интерпретаций.
Задачей предлагаемого исследования стала дальнейшая семан-
тическая редукция экзистенциальных понятий. Очевидные по-
тери смыслов, которые неизбежны при любой редукции, должны
во-первых, компенсироваться такой однозначностью полученных
конструктов, которая защищала бы от произвольности и множе-
ственности интерпретаций. Во-вторых, конструкты, полученные
в результате редукции, обладают важным качеством «существова-
ния»: оставшиеся в процессе редукции смыслы представляют со-
бой не редуцируемую далее семантическую основу, скелет понятия.
На эту базу и опираются другие, дополнительные, иногда очень
услож ненные значения и их коннотации, которые и могли быть
утрачены в ходе редукции.
Слова, обозначающие экзистенциальные понятия, точнее,
служащие им «ярлыками», семантически весьма насыщены и по-
лисемичны. Поэтому они могут пониматься множеством способов,
которые вдобавок умножаются благодаря индивидуальному опыту
каждого говорящего и каждого слушающего, и еще раз умножа-
ются благодаря тому или иному контексту, в окружении которого
оказываются. Эта множественность интерпретаций весьма важна,
так как именно она создает неисчерпаемую философскую глубину
каждого понятия. Однако она весьма вредна с методологической
и с собственно технологической точек зрения, поскольку благодаря
ей ни один содержательный текст не может быть понят и, следова-
тельно, проинтерпретирован однозначно: так, чтобы интерпрета-
ции разных людей полностью совпали. Задача же построения кар-
ты текста может считаться решенной только в случае, если разные
люди с различным жизненным опытом и находящиеся в различ-
ных условиях построят карту одного и того же текста единообраз-
но. В процессе поиска решений, которые позволили бы справиться
с многозначностью экзистенциальных понятий, была создана спе-
циальная психолингвистическая техника. Ее применение откры-
ло возможность выделить из любого понятия его неизменяемую
семантическую основу. Эта основа, «скелет» любого, даже самого
сложного и многозначного понятия, присутствует в любом частном
узусе этого понятия — в противном случае коммуникация относи-
тельно этого понятия была бы невозможной.
При таком подходе открывается путь к доказательности ин-
терпретаций и к экспликации строгими формальными методами
интуиции терапевта. Именно формализмы — это то, что, первона-
чально утяжеляя, замедляя и обедняя работу с интерпретациями,
позволяют затем проверить их с помощью матметодов и в дальней-
шем работать с ними быстро, имея возможность на каждом следу-
ющем шаге уточнять степень их корректности, в том числе под-
тверждать, что данная интерпретация адекватно описывает именно
данный кейс, а точнее — именно этого человека здесь и сейчас, а не
некоторый «психотип», или диагноз, или кейс, описанный неко-
торым авторитетным автором в другой ситуации и в другое время.
На точности конкретной интерпретации оказывается возможным
строить обоснованный и успешный план дальнейшей терапии,
причем план «экологичный», когда можно говорить на языке кли-
ента, опираться не на свой, а на его жизненный и эмоциональный
опыт, на его ресурсы, а не требовать от него перейти на чужой ему
язык психотерапевта и использовать чужой опыт для решения соб-
ственной проблемы.
Опираясь на лингвистическое «Как он это говорит?», оказалось
возможным сформулировать в процессе беседы (или нескольких
диагностических бесед) диагностику проблемы клиента и даль-
нейший терапевтический план как задачу с недостаточным и из-
быточным условиями, которая подлежит дальнейшему решению
по алгоритму.
Для формулировки, а затем решения этой задачи была соз-
дана формальная техника. Описываемая техника была названа
процедурой семантического наполнения понятий конкретными
содержаниями — ПСН.
Целью ее явилось выявить среди множества значений слова,
обозначающего то или иное понятие, некоторое семантическое
ядро, присутствующее в любом, даже очень усложненном или
странном использовании этого слова любым носителем языка.
Семантическое ядро заведомо оказывается значительно прими-
тивнее и беднее, чем само понятие, обозначаемое словом. Но оно
составляет тот семантический фундамент, на котором покоится
все богатство разнообразных сложных значений. На основе выяв-
ления ядерных значений выстраивается карта экзистенциальной
картины мира именно данного, «этого» человека, а также обнару-
живается место, которое занимает в картине его мира проблема,
послужившая поводом обращения за помощью. Одновременно
обнаруживаются также стратегии решения этой проблемы самим
клиентом — как успешные, так и не приведшие его к успеху. Даль-
нейший терапевтический план создается с помощью не привнесен-
ных извне, а собственных стратегий клиента, что определяет их до-
ступность, нетравматичность и приемлемость для него.
Глава 1. Процедура семантического наполнения понятий конкретными
содержаниями» (ПСН)
Общая характеристика процедуры
семантического наполнения понятий
Процедура семантического наполнения понятий (ПСН), направ-
ленная на извлечение семантического ядра, состоит из трех после-
довательных этапов.
Первый, собственно экспериментальный этап заключается
в получении разнообразного вербального материала по моделиру-
емому понятию.
На втором этапе этот вербальный материал сводится к инвари-
анту, сформулированному в словах естественного языка — но с тен-
денцией к обеднению словаря и с предпочтением по возможности
семантических примитивов по Вежбицкой. Семантический ин-
вариант, извлеченный из разнообразных произвольных высказы-
ваний, содержащих анализируемое понятие, представляет собой
семантическое ядро этого понятия. Однако в руках разных иссле-
дователей словесные формулировки инварианта могут существен-
но различаться, что противоречит поставленной «картографиче-
ской» задаче. Для унификации формулировок и, соответственно,
минимализации интерпретативной произвольности, вводится тре-
тий этап.
На третьем этапе произвольно сформулированный инвариант
помещается в оболочку метаязыка, созданного непосредственно
для решения поставленной задачи. Для этого произвольные слова,
в которых был сформулирован инвариант на втором этапе ПСН,
определяются как «сырые слова» (по аналогии с «сырыми балла-
ми») и переписываются в оболочке метаязыка. Сам метаязык созда-
вался рекурсивно в ходе ПСН по системным алгоритмам, которые
будут описаны ниже.
Перейдем к подробному описанию каждого из трех этапов ПСН.
Поэтапное описание процедуры семантического
наполнения понятий
Первый этап. Получение вербального материала.
Способы получения и обработки вербального
материала
На первом этапе от группы испытуемых — носителей языка необхо-
димо было получить вербальный материал, содержащий контексты
с исследуемым понятием, подлежащим формализации. Задачей
было получение максимально конкретных ответов. В зависимости
от семантической сложности понятия применялась одна из следу-
ющих инструкций.
Наиболее простым и подходящим для «группового» использо-
вания был способ, при котором испытуемым просто предлагали
составить 10–15 предложений со словом, обозначающем соответ-
ствующее понятие. Чтобы избежать преобладания в ответах аб-
страктных слов, не имеющих конкретного десигнанта, испытуемых
просили объяснить смысл исследуемого понятия для маленького
ребенка. После подобной просьбы они обычно переходили от об-
щих и расплывчатых высказываний к простым и конкретным, со-
провождая свои объяснения наивными жизненными примерами.
Эта модель показала свою высокую эффективность при работе
с предикатами, причем предпочтительнее оказалось предъявлять
исследуемый предикат в виде личной формы глагола, чем в виде
другой части речи. Например, при получении вербального матери-
ала для понятия Любовь испытуемые выполняли задание быстрее
и использовали больше конкретной лексики, когда задание сфор-
мулировалось так: «Напишите 10 предложений по следующей схе-
ме: меня любит (…), потому что (…)». Другая модель: «Напишите 10
предложений по следующей схеме: любовь — это когда (…)» — ра-
ботала медленнее и с большим количеством абстрактной лексики.
Однако для исследования некоторых понятий, слишком оче-
видных интуитивно, чтобы поддаваться каким-либо вербальным
объяснениям, описанные варианты инструкции оказывались не-
эффективными. В попытке объяснить такие понятия испытуемый
начинал беспомощно делать жесты руками, сопровождая их несвяз-
ными междометиями. В случае подобного отказа в действие всту-
пала индивидуальная инструкция: испытуемому предлагался ряд
ситуаций, из которых его просили выбрать те, что могут служить
примером понятия. Затем следовало останавиться на отвергнутых
и обсудить, как нужно достроить эти отвергнутые ситуации, чтобы
они тоже подошли под определяемое понятие.
В результате первого этапа каждому исследуемому понятию
оказывалось поставленным в соответствие множество множеств
контекстов-узусов: каждый испытуемый создает свое множество
узусов, а множество всех откликов всех участвовавших в экспери-
менте людей представляет собой множество множеств. Таким об-
разом, вербальный материал, полученный от экспериментальной
группы, можно было интерпретировать как глоссарий. Глосса-
рий — это особый тип словаря. В отличие от толкового, он не пред-
лагает истолкований слова и, в отличие от двуязычного, не дает
перевода слова на другой язык. Вместо этого в нем приводятся раз-
личные употребления (узусы) одного и того же слова в различных
контекстах (ср., напр., словарь Срезневского)
Полученный материал отличается от материала традицион-
ного глоссария своим удобством для последующей формальной обработки: каждое отдельное множество откликов имплицитно
отражает систему взглядов, представлений, эмоционального опы-
та одного конкретного человека, содержит систему свойственных
именно ему смысловых оппозиций, а множество множеств уже
не связано с индивидуальностью конкретного испытуемого.
Экспериментальная корректность первого этапа
ПСН
Здесь следует специально остановиться на проблеме эксперимен-
тальной корректности.
Какова минимальная величина экспериментальной группы?
Каковы должны быть характеристики контрольной группы?
Как оценить вероятность артефактов?
И наконец, как осуществлялся отбор испытуемых в экспери-
ментальную группу и какова была контрольная группа?
Суть процедуры ПСН, при которой высказывания испытуе-
мых «суммируются», состояла в том, что из них извлекались об-
щие для любого носителя русского языка значения. Напротив того,
сугубо индивидуальные или случайные значения, которые могли
бы встретиться в высказываниях некоторых испытуемых (реаль-
но такая ситуация возникала редко), не учитывались. Инвариант
в сырых словах формировался только из повторов. Исходя из этого,
можно грубо оценить погрешность: при увеличении количества ис-
пытуемых в экспериментальной группе возрастала вероятность, что
значения, отвергнутые как индивидуальные, будут повторены кем-
либо из испытуемых, после чего их следует ввести в инвариант; на-
оборот, при уменьшении количества испытуемых может возрастать
количество индивидуальных, отвергаемых значений и уменьшать-
ся количество инвариантных, общих значений. Другими словами,
инвариантное значение, извлеченное из ответов 100 испытуемых,
оказывалось несколько богаче (то есть включало в себя больше зна-
чений), чем то, что было выведено из ответов пяти. Таким образом,
при увеличении экспериментальной группы к множеству тех зна-
чений, которые обнаружились при работе с пятью испытуемыми,
добавлялись иногда еще несколько значений, но ни одно значение
из тех, которые были получены в небольшой группе, не отменялось
и теоретически не могло отмениться. Поэтому работа с небольшой
экспериментальной группой создавала лишь риск снизить степень
подробности, но риск принять несуществующие значения за суще-
ствующие не возникал.
Содержательная часть ПСН определила и специфику отбора
испытуемых в экспериментальную группу: отбор испытуемых для
задач по семантическому наполнению понятия (ПСН) отсутство-
вал, поскольку отсутствует «частная собственность на язык» (Веж-
бицкая), гарантируя понимание слова любым носителем языка —
в противном случае понимание между людьми было бы невозможно
и каждый человек был бы заперт «в тюрьме собственного языка».
Оптимальное число участников также связано с содержанием
процедуры, хотя и было уточнено эмпирически. Для эксперимен-
тальной группы было сочтено достаточным 5–10 носителей языка;
их пол, возраст и индивидуальные личностные и ситуативные осо-
бенности никак не оказывали влияния на результаты и были нере-
левантны в отношении проводимого исследования.
Минимальным числом участников экспериментальной груп-
пы можно в пределе считать одного носителя языка. В этом случае
инвариант окажется беднее, чем при большем числе испытуемых,
но, как уже было указано выше, останется полноценным инвари-
антом. Ни одно из извлеченных для него значений не может быть
отменено в случае увеличения экспериментальной группы, хотя
дополнительные значения могут быть добавлены. Речь, таким об-
разом, идет всего лишь о большей или меньшей подробности ин-
варианта. Эмпирически удалось установить, что отклики 10 и 100
испытуемых практически совпадают по степени подробности, в то
время как отклик одного испытуемого может оказаться в среднем
на 3 значения беднее.
Артефакты при применении ПСН не могут возникнуть.
При любом произвольном числе испытуемых в эксперименталь-
ной группе не возникнут ситуации, когда несуществующее будет
проинтерпретировано как существующее: любые семантические
повторы отражают некоторое существующее в языке событие. Од-
нако даже если предположить осознанный сговор нескольких ис-
пытуемых, следствием которого становятся их намеренно «непра-
вильные» ответы (психолингвистический вариант декартовского
«злого даймона»), то последствия такого сговора лишь создадут
тупиковое ответвление инварианта, которое далее не будет возни-
кать в других спонтанных высказываниях. Напротив, вероятность
утрат реально существующих значений велика, не поддается коли-
чественной оценке и сохраняется при любом произвольном увели-
чении числа испытуемых в группе.
В психолингвистическом эксперименте описываемого типа
принципиально снимается необходимость контрольной группы,
поскольку в ракурсе поставленной задачи (сугубо редукционист-
ской в своем главном условии) любой носитель языка никак и ни-
чем не отличается от любого другого носителя языка: все инди-
видуальные лингвистические (стилистические, прагматические
и идиолектные) различия, как и психологические особенности,
подлежат осознанному и последовательному «стиранию». В прин-
ципе, контрольной группой могли бы стать такие носители русско-
го языка, которые бы, говоря абсолютно непонятно для экспери-
ментальной группы, тем не менее были бы понятны друг для друга.
Но в этом умозрительном случае речь шла бы о носителях другого,
чем русский, языка.
По завершении первого этапа ПСН — получения достаточного
вербального материала — следовал переход ко второму этапу.
Второй этап ПСН. Выделение из вербального
материала инварианта/инвариантов
с формулированием его/их в сырых словах
На втором этапе множество множеств откликов-узусов подлежало
обработке. Из каждого множества откликов выделялся инвари-
ант: то общее, что содержалось во всех высказываниях одного ис-
пытуемого. Затем из множества полученных инвариантов вновь
ла нейтрализовать случайные клише, социально-одобряемые отве-
ты и пр., уменьшая до минимума уровень информационного шума.
Извлечение инварианта проводилось по обычной техноло-
гии работы с глоссарием. Из вербального материала выбирались
семантические повторы. Повторы суммировались, и инвариант
формулировался в «сырых словах», то есть на естественном язы-
ке, но с тенденцией к бедности словаря. Результатом второго этапа
было получение инварианта понятия в «сырых словах».
Первый этап ПСН был сугубо эмпирическим, а второй, как лег-
ко убедиться, опирался почти исключительно на «здравый смысл»
исследователя, и вследствие этого оценить строгость и однознач-
ность его результатов было сложно. Собственно, имелось всего два
пути для изменения статуса этих результатов с интерпретативного
на строгий. Один из них, достаточно традиционный, — это исполь-
зование для верификации экспертной группы, консолидированное
мнение которой подтверждало бы или опровергало полученную
на втором этапе интерпретацию. Нами этот путь был отвергнут
как недостаточно точный: отбор экспертов в группу при подобном
подходе остается на совести самого отбирающего и создает воз-
можность получения желаемого отклика. Нами был избран второй
путь, также достаточно традиционный в лингвистике и в области
искусственного интеллекта, но сохраняющий статус «экзотиче-
ского» в психологических исследованиях. Этот путь — гораздо бо-
лее трудоемкий, но безупречный с теоретической точки зрения —
предполагает переформулирование результатов более или менее
произвольной интерпретации на метаязык, специально созданный
под поставленную задачу. Такое собственно математическое ре-
шение требует существенных дополнительных усилий, поскольку,
в отличие от других математических методов, например, от элемен-
тарных статистических, не позволяет воспользоваться готовыми
формулами, а требует математизации заранее не известных и, воз-
можно, не описанных до сих пор структур.
Третий этап. Формализация инварианта в оболочке
метаязыка. Метаязык как способ корректного
представления инварианта. Общее описание
На третьем этапе высказывания в сырых словах подлежали форма-
лизации. С этой целью был разработан формальный метаязык.
Третий, метаязыковой этап процедуры семантического напол-
нения понятий подразумевал изменение словесных высказываний
на естественном языке на высказывания, «сконструированные» не-
которым особым образом.
С помощью каких слов следовало их конструировать? Исходя
из поставленной цели, они должны по каким-то причинам удов-
летворять нас больше, чем предшествующие им высказывания
участников эксперимента: и испытуемых, и экспериментаторов.
Общие функциональные характеристики метаязыка
Язык описания, или метаязык, — это логический инструмент, ис-
пользуемый для защиты системы утверждений от произвольно-
сти и неопределенной множественности интерпретаций. Коли-
чественные математические подходы, являясь почти идеальным
в своей универсальности метаязыком, обеспечивают формальную
строгость и жестко ограничивают множественность интерпрета-
ций в самых разных областях исследования — от физики и до стати-
стики. Однако в качественных исследованиях, например, в теории
игр, в биологии, в формальной семантике, количественные матема-
тические подходы часто оказываются слишком грубыми и потому
малоэффективными. В этих случаях успешно используются не ко-
личественные, а качественные метаязыки, обладающие меньшей
универсальностью, чем «количественная математика», и разраба-
тываемые специально «под задачу». Именно к этому типу — к ка-
чественным метаязыкам — должен был принадлежать метаязык
ПСН, разработанный под конкретную задачу.
Эвристический материал «пуговичного
эксперимента» как множество объектов,
подлежащих формализации
В качестве объекта формализации были выбраны ключевые эле-
менты экзистенциальной интерпретации «пуговичного экспери-
мента»: Пространство, Время, Идентичность, Смерть, Свобода.
Детальное описание эксперимента содержится в [Н-Г, 2014], здесь
же остановимся на нем коротко.
Участнику эксперимента предлагался набор из 9 пуговиц раз-
ной величины, цвета и фактуры, выложенных на лист бумаги
на столе. Инструкция сводилась к тому, чтобы участник экспери-
мента «показал, как с ними можно играть». В ходе эксперимента все
без исключения испытуемые, как дети, так и взрослые, действовали
по одной схеме: (1) они выбирали среди пуговиц одну, которая обо-
значалась как «исключительная»; (2) эта пуговица некоторое вре-
мя взаимодействовала с другими, причем другие пуговицы по ходу
игры определялись как одушевленные (фигуры), или неодушевлен-
ные (вещи), или сбрасывались за пределы листа как «ненужные»;
(3) в какой-то момент появлялась «Черная Пуговица», олицетво-
рявшая зло (злой дядька, медведь и пр.), и (не всегда) «хорошая пу-
говица» (защищающая, или нуждающаяся в защите фигура, или
желаемая, нужная, «прекрасная» вещь); (4) какое-то время длилась
конфронтация с «Черной Пуговицей» (бегство, нападение и пр.); (5)
конфронтация заканчивалась победой одного персонажа и пора-
жением другого.
То, что делали испытуемые в ходе эксперимента с произволь-
ными объектами, было не чем иным, как созданием текстов. По-
скольку это было абсолютно спонтанное порождение текстов,
не осознаваемое как таковое, не могло идти речи ни о стилистике,
ни о цитировании, аллюзиях и пр., демонстрировался нарратив —
сюжет в чистом виде. При всем специфическом многообразии вы-
страиваемых сюжетов они являлись репрезентациями одной и той
же модели, и их без затруднений можно было свести к схеме, состоя-
щей из экспозиции, завязки-недостачи, тела текста-конфронтации,
развязки-компенсации недостачи и коды. Семишаговая структура
«архисюжета» экзистенциальной парадигмы, проиллюстрирован-
ная пропповскими функциями волшебной сказки, которым она
оказалась гомоморфна, выглядела так.
1. Первый шаг — это выбор среди случайных предметов одного,
который номинируется как субститут Я и становится объектом ча-
стичной метаморфозы испытуемого; такой выбор сопровождается
обозначением качеств, благодаря которым субститутом Я испытуе-
мого оказался именно этот случайный предмет. В пропповской си-
стеме функций, которая неожиданно оказалась гомоморфной се-
мишаговой, это было бы обозначено как экспозиция, которая легко
может быть смещена или опущена (функция «i»: жил-был царь).
В терминах экзистенциального подхода в акте первого выбора ре-
презентируется идентичность автора в аспекте ее исключитель-
ности, ис-ключенности из мира других живых существ, предметов
и явлений.
2. Второй шаг — это появление в сюжете объектов, маркирован-
ных как «не я»: живых (фигур) и неживых (вещей), расположенных
на шкале «мое-чужое». Некоторые фигуры и вещи оказываются объ-
ектами частичной экспансии, то есть вовлекаются в поле идентич-
ности Я, становясь носителями его качеств, другие фигуры и вещи
противопоставляются субституту Я. Введением объектов, характе-
ризующихся как «не-Я», репрезентируется Другой. В пропповской
системе функций это не обозначено специальной функцией, хотя
присутствует во всех волшебных сказках, располагаясь также в экс-
позиции («i»: двое умных, а третий дурак). С экзистенциальных
позиций это противопоставление моего мира миру других людей
и предметному миру. По-видимому, для Проппа и последующих
поколений исследователей такое противопоставление было на-
столько тривиальным и необходимым предварительным действи-
ем, что не было отрефлексировано и, соответственно, не получило
статуса «функции».
3. Третий шаг — это выбор среди фигур и вещей, обозначающих
других, «плохого», опасного объекта (живого — антагониста или
неживого — препятствие), угрожающего субституту Я утратой жиз-
ни или идентичности. В пропповской системе функций это серия
завязок — «левых частей» парных функций. В экзистенциальной
парадигме это репрезентация страха смерти как физического не-
бытия или как утраты идентичности.
4. Четвертый шаг — это выбор объекта желания, которому пред-
назначается стать идеальным объектом Метаморфозы и/или экс-
пансии, а также помощников и защитников («моих» фигур и вещей
по шкале «мое — чужое»). По Проппу, это функции волшебного по-
мощника, волшебного предмета и пр. В экзистенциальной парадиг-
ме это репрезентация любви — от ее полного проявления до редук-
ций наподобие желания иметь некоторую вещь. Следует отметить
особо, что именно этот, четвертый шаг, оказывается факультатив-
ным. В «пуговичном эксперименте» он иногда бывает пропущен,
так как для части детей и взрослых единственным предметом люб-
ви становились они сами, точнее, их символическая репрезентация
в «пуговичном» обличии. В волшебных сказках Иван-дурак тоже
нередко обходится своими силами, не прибегая к помощи волшеб-
ного помощника или предмета и даже не испытывая надобности
в Василисе Прекрасной; он лишь вступает в серии конфронтаций
с антагонистами и последовательно губит их. Но и в экзистенци-
альном подходе к картине мира «любовь» или «близость» присут-
ствует не всегда. Так, у Хайдеггера и экзистенциальных психологов,
использующих хайдеггерианскую парадигму, «любовь» не выделя-
ется в качестве отдельной экзистенциальной сущности.
5. Пятый шаг в построении сюжета можно считать Телом Тек-
ста: субститут Я предпринимает различные действия против анта-
гониста/препятствия и в защиту объекта желания. По Проппу, это
серия конфронтационных функций. С экзистенциальной точки
зрения, это не что иное, как репрезентация свободы.
6. Шестой шаг — это Развязка. Субституту Я удается (побе-
да) или не удается (поражение) соединиться с объектом желания
и устранить/устраниться от антагониста/препятствия. В термино-
логии Проппа это представлено «правыми частями» серии парных
функций. Прямых соответствий в экзистенциальной парадигме
не обнаруживается, естественнее всего это можно интерпретиро-
вать как успешное или неуспешное осуществление Свободы, кото-
рая, таким образом, состоит из двух ходов: предпринимаемые дей-
ствия (начало) — и успех либо неуспех этих действий (финал). После
финала единой последовательности из шести ходов сюжетная схема
исчерпывается и может начаться следующая серия из шести ходов.
7. Седьмой шаг — это Метаморфоза. Субъект переживает но-
вое состояние, в котором он обнаруживает себя в результате по-
беды (или поражения — что крайне редко встречается в текстах
ТМ и волшебных сказках, но достаточно обычно для спонтанных
устных текстов в клинических беседах). У Проппа это функция
31 Свадьба, но также функции 27–28 Узнавание и Изобличение,
и функция 29 Трансфигурация; в экзистенциальной парадигме это
можно интерпретировать как подтверждение идентичности или
обретение новой идентичности, то есть метаморфозу: «превраще-
ние себя в себя», подтверждение идентичности или обретение но-
вой идентичности.
Семишаговая структура была принята как универсальная: она
повторялась во всех экспериментальных сериях. Все без исключе-
ний отступления от описанной структуры представляли собой ее
неполные формы, характеризуясь пропуском или повторением од-
ного или нескольких шагов. Так, при определенных личностных
чертах испытуемого — например, при очень высокой тревожно-
сти — вместо перехода к третьему шагу возникали своего рода пер-
северации: бесконечные повторения первого и второго шагов; при
сочетании высокого уровня агрессии и эгоцентризма многократно
и однообразно повторялись пятый и шестой шаги.
По методологическим соображениям выявленная сюжетная
структура не могла быть сочтена неким «архисюжетом», но ее удоб-
но было использовать как способ описывать любой текст в его сю-
жетной составляющей. Так, оказалось удобным строить описание
сюжета любого произвольного текста как структуры, состоящей
из семи элементов: двойной экспозиции, завязки, двойного тела
текста, развязки и метаморфозы, причем каждый из этих элементов
мог быть и «нулевым», то есть «умолчанием»: отсутствовать в тек-
сте, но влиять, тем не менее, на остальные элементы сюжета.
Каждый из элементов сюжетной схемы был с допущением из-
вестной произвольности проинтерпретирован в обсуждении ре-
зультатов эксперимента как экзистенциальные переживания
Идентичности, Смерти и Свободы, совершающиеся в Простран-
стве и Времени.
Все эти экзистенциальные сущности осмыслялись в логике по-
строения сюжета.
По этой логике в начале построения сюжета, в его экспозиции,
создавался образ Пространства, Времени и Идентичности про-
тагониста: испытуемый раскладывал на листе бумаги пуговицы,
некоторые из них отвергал, некоторые обозначал как неживые
предметы, некоторые — как живых людей и животных, и назначал
Я-объектом лучшую, главную, исключительную пуговицу. Экспо-
зиция состояла из двух частей: внешней (эта пуговка — я, потому
что она самая здесь маленькая) и внутренней (эта пуговка укати-
лась, она любит гулять, и я тоже люблю гулять, она — я).
Переход от экспозиции к завязке сюжета знаменовался появ-
лением Зла, Черной Пуговицы. Интерпретация завязки в рамках
эксперимента полагала, что Черная Пуговица — это Смерть в ее
прямом смысле (волк меня съест) или в различных редуцирован-
ных вариантах: боль (собачка укусит), страх или даже страх стра-
ха (я боюсь, потому что очень испугаюсь), утрата близкого человека
(дядька унесет меня в своем мешке, и я больше не увижу мою мамоч-
ку) — и шире — утрата или повреждение идентичности (большие
мальчишки будут смеяться надо мной).
Следующее за этим событием двойное тело текста состояло
в успешной или неуспешной реализации Свободы: Я-объект при-
нимал решение (внутренняя часть тела текста, внутренняя сво-
бода, преодоление внутреннего препятствия) и реализовывал его
(внешняя часть тела текста, внешняя свобода, преодоление внешнего препятствия). Развязка могла быть успешной или неуспешной, но в любом случае она прекращала то событие, которое было созда-
но в завязке. По интерпретации в рамках эксперимента, в развязке
протагонист мог обрести некий новый опыт и происходила мета-
морфоза: протагонист изменялся внутренне и/или внешне либо из-
менял мир вокруг себя.
Метаморфоза являлась статичным завершением сюжета: про-
тагонист переживал завершившееся событие.
Таким образом, следовало формализовать и поставить в соот-
ветствие друг другу элементы сюжетной схемы Экспозиция, За-
вязка, Тело Текста, Развязка, Метаморфоза — и экзистенциальные
понятия Пространство, Время, Идентичность, Свобода и Смерть.
С помощью метаязыковой формализации и создания соответствий
становилось возможным проверить корректность предваритель-
ных интерпретаций и при необходимости их изменить, добавив
еще ряд понятий, в которых могла возникнуть необходимость.
Несмотря на то, что интерпретация «пуговичного эксперимен-
та» в экзистенциальной парадигме уже используется с достаточно
хорошим эффектом в психотерапевтической и экспертной прак-
тике, сам эксперимент может быть назван экспериментом лишь
условно, так как не удалось хотя бы теоретически найти контроль-
ную группу, поскольку все группы испытуемых, сформированные
различными способами, действовали идентично и не оказывались
противопоставленными друг другу. И все же он во всех модифика-
циях сохранял главное свойство эксперимента: идеальную воспро-
изводимость.
Однако в редукции семишаговой модели сюжета к нескольким
экзистенциальным проблемам сохранялась не удовлетворяющая
нас произвольность, поскольку сами понятия Пространство, Вре-
мя, Идентичность, Смерть и Свобода являются объектами много-
численных и часто противоречивых философских истолкований,
наделяются разными людьми и в различных контекстах большим
количеством значений, в том числе редуцированных или метафо-
рических. Поэтому экзистенциальная парадигма в психотерапии
и экспериментальный подход в психологии всегда полагались вза-
имоисключающими: предполагалось, что размытые философские
понятия невозможно «посчитать», то есть применить к ним мате-
матические методы.
Создание метаязыка для такого описания этих семантически
размытых понятий дает возможность применить математические
методы к объектам, которые всегда рассматривались только в нена-
дежном поле интуиции.
Требования к метаязыку
Создаваемый для формального описания описываемых в «пуго-
вичном эксперименте» событий и процессов метаязык обязан был
удовлетворять рутинным требованиям, предъявляемым к языкам
описания.
Формальные требования к любому метаязыку (напр., Гладкий,
Мельчук) состоят в том, что он, в отличие от естественного язы-
ка, должен иметь закрытый словарь (аксиоматику), в который кон-
венционально вводятся без определений однозначно понимаемые
слова, и синтаксис (операциональную систему) — список строго
определенных операций с этими словами. В любом высказывании
на метаязыке не должно находиться других слов, чем в словаре ме-
таязыка, и эти слова не могут взаимодействовать иначе, чем это
допускает операциональная система. Благодаря этому любое вы-
сказывание (А) на метаязыке может быть сопоставлено с любым
другим высказыванием (В) на том же метаязыке таким образом, что
можно одним и только одним способом ответить на вопросы:
• является ли (В) тождественным преобразованием (А)?
• является ли (В) следствием (А)?
• является ли (В) условием (А)?
• содержит ли (В) элементы, отсутствующие в (А)?
• если (В) содержит некоторое число элементов, отсутствую-
щих в (А), то каково это число?
Теперь представим в общем виде словарь и синтаксис метаязы-
ка ПСН. В этом первичном представлении будут описаны именно принципы, на которых они создавались. Далее будет подробно по-
казана работа над каждым конкретным понятием, долженствую-
щим быть описанным с помощью метаязыка ПСН.
Словарь (аксиоматическая база) метаязыка ПСН
С теоретической точки зрения в качестве аксиоматической состав-
ляющей метаязыка можно использовать любые слова, но в этом
тривиальном утверждении содержится доля лукавства. Даже вели-
кий метаязык традиционной математики, построенный на приня-
том без определения понятии «число», обнаружил свою уязвимость
из-за бесконечной неопределенности этого понятия. Противопо-
ставленная традиционной математическая парадигма, названная
«современная математика» (напр., Шиханович) и базирующаяся
не на понятии «число», а на понятии «множество», показала свою
бОльшую описательную мощь и гибкость за счет того, что конвен-
ция о семантике понятия «множество» оказалась значительно про-
ще и определеннее. Учитывая этот опыт, мы избрали для словаря
создаваемого метаязыка слова, понимание которых вообще не тре-
бует дополнительных конвенций, то есть семантические прими-
тивы.
Семантические примитивы, по Вежбицкой, — это семантиче-
ски универсальные «элементарные концепты», которые присут-
ствуют в виде слов во всех без исключения человеческих языках
и могут быть переведены с любого человеческого языка на любой
другой без искажений. Семантические примитивы исходно понят-
ны и сопротивляются любым экспликациям (как объяснить, что
такое «хочу» или «если»?) Вежбицкая обоснованно предполагает,
что они «являются врожденными или, другими словами, частью
генетического наследства человечества». Как бы то ни было, их аб-
солютная семантическая прозрачность и переводимость не вызы-
вают сомнений. В силу этого решения метаязык для формально-
го описания текста как системы отображений экзистенциальных
смыслов личности был создан на основе 55-элементного списка
семантических примитивов 1987 г. А. Вежбицкой.
В процессе работы над созданием аксиоматической базы мета-
языка ПСН список Вежбицкой в целях достижения формальной
строгости потребовалось преобразовать. Для этого ко всем без ис-
ключения примитивам из 55-словного списка, которые были ис-
пользованы в качестве сырых слов при формулировке инвариантов
на втором этапе процедуры, были рекурсивно применены первые
два этапа ПСН, описанные выше: экспериментальное получение
вербального материала и выделение из него инварианта.
В результате некоторые примитивы обнаружили свою неза-
меняемость, тавтологически повторяясь во всех ответах всех ис-
пытуемых, так что инвариантами для них оказывались они сами.
Эти примитивы были практически неразложимы на составляю-
щие, находясь на границе языковой ойкумены, за которой лежат
уже только немые жесты. Описываемый тип семантических при-
митивов был переведен в статус слов аксиоматической базы без
разложения на составляющие и без каких-либо преобразований.
Все слова этого типа были устроены семантически настолько слож-
но — или просто — что представляли собой неразложимые с помо-
щью доступных нам средств примитивы-симплексы.
Другую часть примитивов, которые были обозначены как при-
митивы-комплексы, оказалось возможно разложить на более про-
стые семантические элементы и свести их к комбинации (кластеру)
других, «более примитивных» примитивов. Для этого семанти-
ческие примитивы второго типа подвергались последовательным
преобразованиям до тех пор, пока не оказывались сведены к кла-
стерам примитивов-симплексов, этот результат достигался после-
довательным возвращением к первым двум этапам процедуры.
В результате применения первых двух этапов ПСН к 55-словно-
му списку примитивов удалось разбить его на два подмножества.
Первое подмножество состояло из примитивов-симплексов, никак
не измененных по отношению к исходному списку. Второе под-
множество составили примитивы-комплексы, каждый из которых
представлял собой кластер примитивов-симплексов, связанных
между собой с помощью разрешенных в операциональной системе
операций. Рекурсивное создание аксиоматической базы метаязыка
ПСН будет полностью представлено в главах, посвященных форма-
лизации экзистенциальных понятий.
Синтаксис (операциональная система) метаязыка
ПСН
Синтаксис метаязыка ПСН (операциональная система) также соз-
давался рекурсивно. Операции, разрешенные операциональной
системой, были определены заново, независимо от системы Веж-
бицкой. Используемая ей операциональная система «когнитивных
сценариев», с помощью которой сложное понятие перекодирова-
лось на язык примитивов, была сочтена нами недостаточно «тех-
нологичной», так же как и способ построения больших высказыва-
ний: в ряде случаев эти способы вызывают сомнения, в том числе
и у самого их автора, в отношении единственности решения. Кро-
ме того, процедура по Вежбицкой характерно «непсихологична»,
то есть не содержит рефлексии в отношении того, в какой степени
конкретный когнитивный сценарий отражает психическую реаль-
ность данного конкретного человека, а в какой характерен для лю-
бого носителя языка.
Поэтому, как ни неожиданно это оказалось, в процессе построе-
ния синтаксиса метаязыка пришлось исходить буквально из понима-
ния текста как карты и карты как метафоры. Впрочем, вся предыдущая
часть исследования, посвященная текстовым параметрам, регулярно,
шаг за шагом обнаруживала экзистенциальную осмысленность син-
таксических структур естественного языка. Неудивительно, что при
переходе от естественного языка к полностью отрефлексированному,
искусственному метаязыку должны были обнажиться и быть осозна-
ны смыслы рукотворного метаязыкового синтаксис